Лицо Вселенной
Как всегда, Свидетель сидел подле своего озера и, не отрываясь, смотрел на воду. Только что взошедшее солнце ласково тронуло вольно покоюшуюся на согнутом колене, тёмную, почти чёрную от без малого двухсотлетнего сидения под открытым небом руку. Между неподвижно застывшими в вечном жесте пальцами стало видно, как заскакала, завертелась на мелкой зыби стайка весёлых слепяще-ярких рыбок. А под ними мягко сияет нежно-розовым утреннее небо ( день будет светлый и жаркий) и совсем глубоко-глубоко – пара лёгких, как лебяжьи пёрышки Облачков.
Он спокойно и не мигая наблюдал, ведь это было его единственное занятие. И взгляд его был открыт для всего , как озеро у ног. Покой, и тишина, и бездумное созерцание. Иногда он, конечно, думал. Он умел думать. Но сейчас этого не нужно — Нужно только смотреть и замечать, как лёгкая кисть времени быстрыми неуловимыми штрихами пишет на воде единственную свою картину, постоянно перекрывая и перекрывая свежими мазками прежнюю свою работу. И именно благодаря этому, Свидетель знал, все предметы движутся. Время было отличным художником, настоящим мастером и не понятно, что оно искало, куда звало его вдохновение, но идеи теснились в воображении, а холст был всего один, и оттого каждое мгновение этого великого творения было бесконечно дорогим в этой своей мимолётности настолько, что жалко было бы моргать. Но бронзовые веки без ресниц всегда широко раскрыты и это хорошо!
А ещё к озеру приходит Она! И это самое прекрасное! В какой момент она возникает над верхним краем зеркала,ему никогда, при всей-то его наблюдательности, не удавалось уловить. Но вдруг, взгляд его словно раскрывается, и он видит перед собой женскую фигуру, облачённую в струящееся вокруг ног платье — в каждый раз новое. И ещё, к шляпке всегда прикреплена лёгкая вуаль, всегда колеблемая ветром и оттого мешающая как следует рассмотреть лицо.
На этот раз гостья, показалось, долго уже возвышалась под поверхностью воды, чуть-чуть заслоняемая единственным листиком кувшинки с белой звёздочкой на краю, остальные листья сгрудились в сторонке. Сегодня на его знакомой было узкое ультрамариновое платье с темноватыми волнистыми разводами, которые плавно взбегали к ногам. Заметив, что он наблюдает за ней, женщина поздоровалась с ним приветливым кивком шляпки и снова замерла. Она приходила к озеру каждый день, чтобы долго, не шевелясь, смотреть на него и позволяя ему сколько угодно смотреть на себя. Ни разу не подошла к нему сюда, на этот берег, ведь тогда он не мог бы её видеть. Женщина всегда останавливалась на том берегу, напротив, и он был благодарен ей за эту деликатность.
В его груди было тепло! Он не мигая, неотрывно смотрел на её отражение. Любовался каждой чёрточкой всего её существа, ибо кисть художника, он видел это, постоянно трогала её облик, и каждая секунда была новым открытием. Женщина заполняла всё его внимание, она была всем. Небо и солнце, облака, ивы и кувшинки — все они были ею. В ней были все краски мира. В ней было всё существо этого мира!
Женщина и Свидетель никогда не разговаривали друг с другом. Она никогда не беседовала с ним. Их дружба была безмолвной дружбой взглядов. Этого было достаточно. Но сегодня он решил обратиться к ней сам. Он давно уже хотел увидеть её глаза — вуаль мешала ему.
Он знал человеческую речь. Он видел, как говорили гуляющие люди, отражающиеся в его зеркале. Он давно уже выучился этому (за столько-то лет!). Вот только ниразу не приходилось разговаривать вслух самому. Какое-то время он собирался с духом. Наконец губы его шевельнулись, неуклюже и оттого очень старательно произнося слова, ставшие вдруг какими-то чужими и трудными:
— День добрый, П-прекраснейшая, — они тяжёлыми каплями упали в тишину, вспугнув эхо.
Гостья заинтересованно шевельнулась :
— И тебе добрый день, — и внов замерла в ожидании.
— Я давно хотел… Попросить тебя, — его слова медленно, одно за одним текли в гулком безмолвии. — Подними пожалуйста свою… Вуаль… Я хотел… — губы перестали слушаться, и он, испугавшись, что не закончит, после нескольких безуспешных попыток, наконец договорил, — Твоё лицо.
— У меня, — женщина потрогала шляпку, — нет никакой вуали. Я никогда её не носила!
— Мешает рассмотреть…
— Ах, вот оно что! — Собеседница неопределённым движением указала себе под ноги, — у меня и вправду нет никакой вуали. Тебе, вероятно, мешает рассмотреть меня вот эта рябь на воде. Успокой воду, останови ветер, и ты сможешь увидеть моё лицо.
— Но… — изумлению его не было предела, — Как же я… Смогу… Ветер-то? Я даже шею… Разогнут… Не способен!
— И тем не менее, это в твоей власти, мой друг. Я не жестокая. Я говорю правду. Попробуй! Это ведь твоё озеро и ничьё больше!
Солнце поднялось выше. В городском саду появились люди. Воздух, как потревоженная вода, затрепетал от детского смеха, плача, от говора взрослых. Городской сад наполнился каждодневной суетой и шумом. Люди прохаживались по дорожкам, беседовали друг с другом, просто дышали запахом цветущих деревьев и трав, даже возле озера останавливались! Но никто не был настолько наблюдательным, чтобы заметить необычайное, даже для этого хорошего, наполненного лёгким шевелением денька, абсолютное спокойствие зеркальной глади, и тень нестёршейся улыбки в складках губ бронзового свидетеля на берегу.
8 августа 2011 года