Мы гении
Случайное ассорти
Случай первый. Тяжелый.
Мы сидели на скамейке у дохленького фонтана в бывшем Пионерском сквере. Втроем. Я и два ребенка мужеского пола, лет сорока пяти. Первый был в меру упитанный, но со складкой на животе, карими глазами, и в очках, а второй разговаривал так громко, что нас слушали на всех притихших скамейках, гнездившихся вокруг мраморного квадрата, в котором из последних сил устремлялись вверх, вытоптанные туфельками-инфузориями, подвядшие желтые струи. Даже зачахший кленовый лист, не совладав с любопытством, по-стариковски колдыбая, подгоняемый пинками нагловатого ветерка, устремился к нам. Тут ветер, вконец разухабившись, пнул доходягу так сильно, что если бы не мой милосердный ботинок, валяться ему в луже под скамейкой, словно сучку бессловесному. Ухватился он всеми пятью лапами за мою пятку и замер в ожидании. Но слушать стало нечего. Второй забыл, что он Вождь, первый забыл, что он Аристократ, и оба ребенка, потеряв равновесие от обиды и злости, тут же, на глазах у всех инфузорий и кленовых листьев, оказались в песочнице и стали лепить куличи из песка и слез непризнанных гениев.
Случай второй. Клинический.
С Олегом я познакомилась ночью. На перроне. На фоне звездного неба мерцал огонек сигареты. Потом, стремительно описав дугу, исчез где-то внизу. Будто звезда с неба упала. «Хоть ты желание загадывай», – промелькнула и вызвала усмешку озорная мысль. Усмешка слетела в то же мгновение, не оставив и следа, потому что из темноты, поблескивая очками, двинулось на меня нечто громадное и лохматогривое. Приблизившись, Чудовище обратилось ко мне с риторическим вопросом: «Девушка, не подскажете, который час?» Надо сказать, голос у Чудовища оказался неприлично-пискливый, а вопрос вовсе не риторический: ему, действительно, требовался ответ.
– Я часы не взяла, – не соврала я: часов у меня не было, а лезть в сумочку за мобильником не хотелось – Чудовище не внушало доверия.
– «Счастливые часов не наблюдают», – пропищали в ответ (Надо же! Оно пыталось завязать разговор), – Что-то поезда долго нет. А вы куда едете?
Я молчала
– Меня Олегом зовут.
– Ну и что? – искренне недоумевала я.
– Олег Арсеньев. Может, слышали?
– Конечно (стекла очков незнакомца радостно вспыхнули) нет (стекла погасли).
– Жаль…
– Меня, что не знаю Вас? – мне стало любопытно и захотелось поязвить. Такое со мной иногда случается, когда Арсеньевы в полночь на перроне пытаются излить душу. А в том, что Пискун собирается изливаться, я не сомневалась.
– Зря Вы так, – почему-то пробасил Лохматогривый, и Пискун куда-то испарился, а на его месте из ниоткуда возник Лев – и продолжил: «Я ведь просто хотел поговорить».
– Слушаю Вас, многоуважаемый Лев, – ерничала я уже безоглядно, идя на поводу у своего преславутого ассоциативного мышления.
– Откуда Вы знаете? – удивился Лев, – Я – Лев по гороскопу. А Вы?
– Мурена, – продолжала озорничать я.
– Марина, значит, – не расслышав, задумчиво повторил Олег. – Вот и познакомились.
Теперь он говорил вполне приемлемым голосом, в котором все явственней слышались профессорские нотки:
– Простыл страшно. Три дня кандидатскую отмечали…
– Поздравляю…
– Да не мою, жены моей. Она у меня тоже би-о-лог, – последнее слово он произнес с явной иронией.
– Тоже? – я удивленно посмотрела на собеседника.
– Да! Я – доктор биологических наук! Я ученый, понимаете? Женился на своей бывшей студентке…
– И хотел заставить ее щи варить? – я почему-то перешла на «ты».
Биолог смутился:
– Да нет, просто я мечтал о семейном уюте, тихой гавани, – выдал он шаблонную фразу.
– Понятно. Два Солнца в одной системе…
– Точно! Именно! Вы меня поняли совершенно правильно, – и, осторожно дотронувшись до моей руки, спросил: – Марина, а Вы замужем?
– Нет, – соврала я, чтобы посмотреть, что будет дальше.
– А чем Вы занимаетесь?
– Я – филолог, – в предвкушении реакции Льва я не сводила глаз со стекол его очков. Они погасли, и я поняла, что он смотрит себе под ноги.
– Ну вот почему всегда так? – Выпустив мой локоть, отступил он на шаг, – Почему я не могу встретить нормальную девушку?! – самое поразительное, что он был абсолютно трезв. Как стеклышки его очков.
– Нормальную?
– Да! Нормальную, обычную, тихую, скромную, домашнюю, преданную! – Он начал нервно расхаживать взад-вперед и вдруг, резко остановившись, произнес, глядя на меня в упор: – Жену гения! Понимаете?
– Понимаю, только в полночь на перроне Вам вряд ли встретится тихая и домашняя. Вы в Москву едете, на симпозиум?
– Да, – биолог не скрывал своего удивления.
– Так вот, тут и к гадалке не ходи, там Вы тоже домашних и тихих не найдете. Только зря надеетесь. Да не отмахивайтесь, я же знаю, что надеетесь.
Шикарная грива едва запротестовав, снова улеглась на плечи, а Лев сник. Чтобы его хоть как-то развлечь, я предложила:
– А давай я тебе сказ.. анекдот расскажу? – и не дожидаясь ответа стала рассказывать, – Приходит на прием к психотерапевту молодой…
– Что это?! – Лев внезапно исчез, а на его месте снова красовался Пискун.
Я проследила за его указующим перстом – он дрожал в направлении симпатичной белой мордочки, любопытного проворного носика и поблескивающих в холодном свете фонаря усиков (в моей сумке опять разошлась «молния»).
– Это? – Крыса. В отличие от меня, белая и пушистая, – я ласково почесала за ушком зверушку.
Свет фонаря конечно искажал цвета, но, готова поклясться, Биолог действительно побледнел.
– А вот и наш поезд. У меня второй вагон, а у Вас?
-…Я, н-наверное, б-билет з-забыл, дома оставил, – и Лохматогривого, Чудовище, Пискуна, Льва, Биолога и Олега – всех шестерых – поглотила тьма, разбуженная шумом приближающегося поезда.
Случай третий. Счастливый.
Каково это – быть третьей женой гения? – вот вопрос, всегда вызывавший во мне неподдельный интерес. Перед глазами возникает галерея ярких образов – замечательных представительниц уникальной касты Третьих Жен Гениев. Вот соткался и поражает своей отчетливостью портрет Елены Сергеевны Булгаковой: легкая улыбка, исполненный осознанием собственной неотразимости и власти взгляд Валькирии. А вот словно страницу в фотоальбоме перевернули – неподражаемая Татьяна Афанасьева, с зелеными глазами, славянскими чертами лица и античным профилем. А это – с добрым лицом и спокойным взглядом светлых глаз, Мария – земной ангел-хранитель четырёхкратного кавалера царского Креста Георгия Победоносца и трижды Героя Советского Союза, обладателя Божьего дара – истинного таланта наездника, маршала Буденного.
В древнем Риме Гением назывался добрый Дух, сверхъестественное существо, как сказано в Большой Советской Энциклопедии, охраняющее человека на протяжении всей его жизни. День рождения римлянина считался праздником его Гения, которому приносились жертвы, в его честь совершались возлияния и курения. В современном мире все несколько усложнилось: теперь чтобы обрести своего Гения, одаренному человеку часто бывает необходимо предпринять несколько попыток. Именно третья, как правило, и увенчивается успехом.
С Никитой Афанасьевичем я познакомилась неслучайно: только этот кандидат филологических наук смог предложить не регламентирующую творческий полет тему для курсовой работы: «Пророчества в произведениях русских писателей». Меня, увлекающуюся астрологией, парапсихологией и обладающую даром художественного наития, не могли не привлечь предсказания в весьма оригинальном, литературоведческом, контексте…
Ни моего влюбленного взгляда, ни стихов, посвященных ему, пятидесятилетнему, только что расставшемуся со своей второй женой, не было, но он угадал, распознал, нашёл меня, и теперь мы вместе.
Не всем везет даже с третьей попытки. Никите Афанасьевичу повезло, да и мне тоже, ведь Третья Жена Гения – сама, безусловно, Гений.
Случай четвертый. Орнитологический.
Воробьи чирикали на ветке. Способ завязывания галстука, элегантные подскоки и манера чирикать, замирая на высоких нотах, – все указывало на то, что это не просто какие-нибудь воробьи с городских свалок, а высокообразованные, духовно развитые Воробьи из высшего света. Обсуждали животрепещущую тему: что было раньше – яйцо или воробей. Беседа велась в сопровождении концерта для четырех скрипок с оркестром Вивальди, доносившегося из окна детской музыкальной школы напротив.
– То, что первыми на Земле появились именно мы, воробьи, уже не вызывает сомнений в научных кругах, – авторитетным тоном открыл дискуссию воробей в темно-желтой манишке, – и теперь нам предстоит выяснить самое главное: а что же появилось раньше – воробьиное яйцо или сам воробей.
– Воробьиха! – чирикнул с места совсем еще желторотый воробей с наивно-лукавым взглядом.
Старшее поколение проигнорировало наглеца.
Первым взял слово, элегантно взмахнув правым крылом, солидный воробьиный мэтр, гордившийся своим грассирующим ‘р’:
– Господа! Лично я считаю обсуждение данной темы бессмысленным, ибо мы столкнулись с одним из тех случаев в науке, когда невозможно найти однозначный ответ. Несколько поколений наших ученых уже пытались это сделать.
– И тем не менее, – прервал «француза» воробей в желтой манишке, – я настаиваю на том, что мы работаем вполсилы, не используя все возможности нашего уникального мозга. Давайте послушаем нашего коллегу, недавно вернувшегося со слета в Англии.
Все одобрительно зачирикали, прося выступить утонченно-эмоционального, несколько экзальтированного и томного воробья, чем-то напоминающего кота.
– Известно, что генетический материал, – манерно прочистив горло, изрек профессор, – ничуть не меняется в течение всей жизни птицы, от вылупления до кончины, значит, первый воробей изначально существовал как эмбрион в яйце. Организм, созревающий внутри яичной скорлупы, имеет ту же самую ДНК, что и воробей (птенец), в которого он потом преобразуется. Таким образом, – «англичанин» сделал многозначительную паузу, – первым все-таки было яйцо! – торжественно закончил он свою речь.
Слушатели дружно зааплодировали.
И тут неожиданно для всех слово взял молодой воробей с желтым клювом и наивно-лукавым взглядом. Он грациозно перепорхнул на тонкую ветку-трибуну и самонадеянно заявил:
– Я полностью согласен с ученым коллегой: первый птенец несомненно появился из яйца. Даже при условии, что это яйцо было положено другою разновидностью птицы, например, курицей, оно все равно является яйцом воробья, потому что внутри него – именно воробей.
На мгновенье воцарилась мертвая тишина. Потом стали раздаваться отдельные крики.
– Это неслыханная дерзость!
– Игнорировать научные авторитеты!
– Не признавать общепризнанные доктрины!
Еретик! Первой птицей на земле был Воробей! Это аксиома!
– Гнать его из Ученого Сообщества!
Но крики «Браво!» и «Гениально!», доносившиеся из раскрытого окна детской музыкальной школы, заглушили последние аккорды воробьиного саммита.
Случай последний. Не случай.
Есть у меня подруга одна. Глаша. Старая-старая. Не в смысле возраста, а в смысле верности: мы с ней вместе не один пуд сахара съели. Не помню уже, кто из нас наткнулся на забавный анекдот в одной из газет, который мы сразу стали считать «нашим»:
Приходит на прием к психотерапевту молодой человек и начинает жаловаться:
– Доктор, я не понимаю, что происходит: все мне почему-то твердят, что я зазнался. И что у меня мания величия! Но ведь я очень хороший, добрый, скромный, замечательный человек!..
– Подождите, а Вы вообще кто?
– Я? – Гений, просто гений.
В таком случае, не волнуйтесь и никого не слушайте: мы, гении, манией величия не страдаем.
«Мы, гении, манией величия не страдаем!» – слова, ставшие впоследствии нашим девизом.
Сентябрь, 2006.